Ч
еловек в повести А.И. Солженицына "Один
день Ивана Денисовича"
Читатель, открывающий первые
страницы повести А.И. Солженицына “Один день Ивана Денисовича”, будто окунается
в кошмарный, беспросветный и бесконечный сон. Все интересы заключенного
Щ-восемьсот пятьдесят четыре, кажется, ограничены простейшими животными
потребностями организма: как "закосить" лишнюю порцию баланды, как
при минус двадцати семи не запустить под рубаху стужу на этапном шмоне, как сберечь
последние крохи энергии в ослабленном хроническим голодом и изнуряющей работой
теле — словом, как выжить в лагерном аду, в условиях, не совместимых с жизнью.
Атмосфера и события повести как
будто убеждают читателя, что все человеческое осталось за колючей проволокой.
Этап, отправляющийся на работу, представляет собой сплошную массу серых
телогреек. Имена утеряны. Единственное, что подтверждает личность заключённого,
— лагерный номер. Человеческая жизнь обесценена. Рядовой заключенный подчинен
всем — от состоящих на службе надзирателя и конвоира до повара и старшины
барака, таких же узников, как и он. Его могут лишить обеда, посадить в карцер,
обеспечив на всю жизнь туберкулезом, а то и расстрелять.
В такой невыносимой ситуации
заключенный Иван Денисович Шухов не теряет оптимизма, не впадает в уныние и
остаётся человеком. Подводя итог пережитому дню, главный герой радуется
достигнутым удачам: за лишние секунды утреннего дрема его не посадили в карцер,
бригадир хорошо закрыл процентовку — бригада получит лишние граммы пайка, сам
Шухов купил табачку на два припрятанных рубля, да и начавшуюся было утром
болезнь удалось перемочь на кладке стены ТЭЦ.
За всеми нечеловеческими реалиями
лагерного быта всё же выступают человеческие черты. Они проявляются в характере
Ивана Денисовича, в монументальной фигуре бригадира Андрея Прокофьевича, в
отчаянной непокорности кавторанга Буйновского, в неразлучности
"братьев"-эстонцев, в эпизодическом образе старика-интеллигента,
отбывающего третий срок и тем не менее не желающего терять человеческий облик.
Сегодня нередки суждения о том, что
пора прекратить вспоминать давно отошедшие в прошлое ужасы сталинских
репрессий, что мемуары очевидцев переполнили книжный рынок политической
"чернухой". Повесть Солженицына нельзя отнести к разряду конъюнктурных
"однодневок". Лауреат Нобелевской премии является преемником лучших
традиций русской литературы, заложенным Некрасовым, Толстым, Достоевским. В
Иване Денисовиче и некоторых других персонажах автору удалось воплотить
неунывающий, несломленный, жизнелюбивый русский дух. Таковы крестьяне в поэме
"Кому на Руси жить хорошо". Все жалуются на свою судьбу: и поп, и
помещик — а русский мужик (даже последний нищий) сохраняет способность
радоваться уже тому, что он жив.
Иван Денисович тоже радуется каждому
дню.
Ему присуща смекалка и жизненная
активность: везде он успевает первым, все добывает для бригады, не забывая,
правда, при этом и себя. Герою чуждо уныние. Важность для Шухова сохраняют
маленькие бытовые удачи, когда его сноровка и сообразительность помогают
обвести вокруг пальца жестоких притеснителей и победить суровые обстоятельства.
Нигде не пропадет "русский
характер". Возможно, он умен лишь практическим умом. Но душа его, которая,
казалось бы, должна была ожесточиться, зачерстветь, с достоинством выдерживает
пощёчины судьбы. Заключенный Щ-восемьсот пятьдесят четыре не обезличивается, не
обездушивается. Он способен сострадать и жалеть. Переживает он за бригадира,
заслоняющего собой бригаду от лагерного начальства. Сочувствует безотказному
баптисту Алешке, не умеющему на своей безотказности заработать немного и для
себя. Помогает слабым, но не унизившимся, не научившимся "шакалить".
Даже ничтожного лагерного "придурка" Фетюкова иногда жалеет он,
преодолевая здоровое презрение человека, умудрившегося сохранить достоинство в
скотских условиях.
Шухов испытывает сочувствие не
только по отношению к товарищам по несчастью: он часто замечает, что и
конвоирам, и сторожам на вышках не позавидуешь, ведь они вынуждены стоять на
морозе без движения, в то время как заключенный может согреться на кладке
стены.
Трудолюбие – ещё одна черта,
роднящая Шухова с персонажами поэмы Некрасова. Он так же талантлив и счастлив в
работе, как каменотес-олончанин, способный "гору сокрушить". Иван
Денисович не уникален. Это реальный, более того, типичный персонаж. Способность
замечать страдания сокамерников роднит заключенных, превращает в семью.
Неразрывная круговая порука связывает их. Предательство одного может стоить
жизни многим.
Возникает парадоксальная ситуация.
Заключённые, загнанные за колючую проволоку, пересчитываемые подобно стаду овец
образуют своего рода
государство в
государстве. Их мир имеет свои неписаные законы. Они суровы, но справедливы.
Взаимовыручка, самоуважение, честность и мужество всегда вознаграждаются. Угощает
назначенного в карцер Буйновского "посылочник" Цезарь, кладут кирпич
за себя и неопытного Сеньку Шухов и Кильгас, грудью встает на защиту бригадира
Павло. Несомненно, заключенные смогли сохранить человеческие законы
существования. Их отношения, бесспорно, лишены сантиментов. Но они честны и
по-своему гуманны.
Их попытке сохранить человеческое
лицо противостоит бездушный мир лагерного начальства. Оно обеспечило себе
безбедное существование, обратив узников в своих личных рабов. Надзиратели с
презрением относятся к заключенным, пребывая в полной уверенности, что сами
живут по-человечески. Но именно начальство меньше всех похоже на людей. Зверьё
– вот их сущность. Таков надзиратель Волковский, способный забить плеткой
человека за малейшую провинность. Таковы конвоиры, готовые расстрелять
опоздавшего на перекличку "шпиона"-молдаванина, который заснул от
усталости на рабочем месте. Таков отъевшийся повар и его приспешники, костылем
отгоняющие заключенных от столовой. Именно они, палачи, нарушили человеческие
законы и тем самым исключили себя из человеческого сообщества.
Страшные детали лагерной жизни
составляют исторический фон повести Солженицына, тем не менее, она остаётся
жизнеутверждающей по духу. Она доказывает, что даже в самых угнетающих
жизненных обстоятельствах необходимо сохранять в себе человека.